Андрей Карпов. Точка зрения.
Депутаты создают информационный повод, чтобы лишний раз "засветиться". Допустим, под конкретной датой 23 февраля есть некая информационная пустота, не понятно, на какую основу он опирается. Но перенеся этот праздник на другой день календаря, мы не обретем твердую почву под ногами.
Много есть разных хороших дат. Жириновский предлагал перенести 23 февраля на апрель в связи с победой русского войска в Ледовом побоище, например. Но что такое Ледовое побоище? Для современного человека его смысл вообще не актуален. В то же время 23 февраля уже имеет определенную культурную традицию. Более того, она давно "привязана" в народе к 8 марта. Это праздники, стоящие друг с другом в прямой видимости, они живут в одном семантическом пространстве и ведут между собой культурный диалог. Есть праздник мужской, причем в очень правильной интерпретации как мужчины-защитника, и праздник женский. Убери сейчас 23 февраля, - провиснет 8 марта, и пойдут речи о том, что его тоже надо перенести куда-то на другую дату, потому что и его информационная и историческая подоплека вызывает большие сомнения.
А исчезнет 8 марта, - распадется связь мужского и женского праздника, распадется культурная традиция, которая выработалась в нашей стране. Можно говорить, что это советская традиция, традиция социалистического государства, но это наша культурная национальная традиция.
Для нас 8 марта как международный праздник весьма условно.Может, где-то в мире его и отмечают еще в "старом стиле", в политизированном контексте. Но в нашей стране он давно потерял такую подоплеку, это праздник женщины во всех ее испостасях, как супруги и матери, мамин день, как это, кстати, подавалось еще в советское время. На этом выросло много очень светлого, и разрушать это, даже понимая его давнюю политическую природу, очень глупо.
Не станет двух значимых праздников на этом отрезке календаря, и тут же гораздо большее значение приобретет 14 февраля, который по идее является чужеродным для нашей культуры, чисто коммерческим актом, внедренным в наше общественное сознание. А это очень недальновидно. Сломать можно, а построить столь же крепкую новую культурную традицию практически невозможно.
Вспомним, 7 ноября не переносили в другую точку на календаре, 4 ноября к нему очень близко. Это изменение достаточно грамотно было сделано. Выбрана ближайшая к привычной для всех дата, но изменено смысловое наполнение праздника. В принципе, если бы что-то подобное происходило с 23 февраля, это можно было бы одобрить, потому что любой праздник надо наполнять содержанием, под него надо находить какие-то понятные для всех формы. Но это же непросто, надо думать, какие-то инициативы непустые рождать, гораздо проще взять и переставить.
Вот у нас объявили Днем семьи день Петра и Февронии. И где живая народная традиция под этот праздник? Лет 10 мы его как бы отмечаем, правда, не на уровне государственного праздника, но в культурном пространстве. Будучи просто на слуху, традиция не рождается, она так просто не возникает. А убить ее можно за несколько лет.
В общем, если говорить о том, что мы чествуем воинство, которое защищало нашу страну последние сто лет, то мы потеряем часть памяти этого воинства, даже если перенесем 23 февраля на другую дату, пусть даже исторически более обоснованную. Мы вспоминаем людей, которые защищали и защищают нашу страну.
14.03.2017
На мой взгляд, в том формате, в котором предлагает сегодня «Справедливая Россия» создать общественный совет по телевидению, это достаточно бесперспективное дело. Главная проблема, что орган задумывается как совещательный. Его решения не имеют никакой обязательной силы для телеканалов и других участников рынка. Опросы у нас и так могут проводиться, существуют органы, которые надзирают за соблюдением законодательства, то есть в принципе непонятно, какие полномочия будут у совета.
Если сравнивать с советским временем, то мы понимаем, что тогда у нас была руководящая роль партии, с которой и велся диалог. То есть некая структура снимала информацию с общества и передавала в компетентную структуру, которая имела все возможности для создания правильной политики на телевидении. В настоящее все телеканалы это участники рынка, то есть они действуют самостоятельно, регулируется их деятельность только законодательным образом, поэтому куда будет отсылаться сигнал тоже непонятно.
121 млн. руб., которые предлагают на это потратить, конечно, небольшие деньги, но все равно достаточно существенные. 25 человек, которые в этот комитет будут входить, будут иметь личную точку зрения. И опять же, что это за люди, почему им нужно доверять? Если бы орган организовывался государством, было бы понятно, что есть соответствующая позиция власти, которая хочет получать какую-то обратную связь. В данном случае это инициатива даже не снизу, а как-то сбоку. Мне кажется, это бесперспективно. Вреда, наверное не будет, но деньги будут потрачены зря, это точно.
Ситуация, требующая кардинальных решений в сфере языковой политики, назрела. Это факт. Язык это стихия, он живет своей жизнью, это живой организм. Люди в очень незначительной степени говорят так, как их обучают, люди говорят так, как они слышат, они заимствуют речевые обороты, слова, понятия друг у друга в бытовых ситуациях. Управлять этой стихией очень сложно. Если этим занимаются разные центры, это происходит по разным учебникам, в совершенно разных концепциях, то, естественно, результат будет практически нулевой. Поэтому, если мы хотим сохранить нашу культурную идентичность, мы должны унифицировать этот процесс, доверить его тому, кому мы действительно можем доверять. Не знаю, насколько результат будет спасительный, но это то, что мы должны сделать как минимум. Доверять нужно тому, кто может прежде всего меньше испортить. Поскольку Общество русской словесности действует под патронажем Русской православной церкви, то определенные вещи будут в этом процессе недопустимы. Недопустима будет ненормативная лексика в качестве обучающего материала, недопустимы будут литературные произведения, которые будут нарушать нравственные нормы.
02.08.2016
У меня отношение к этим длинным праздникам двойственное. С одной стороны, конечно, нарушается привычный ритм жизни людей. С другой – эти праздники накладываются на школьные каникулы, и люди могут быть со своими детьми, когда в другое время это недостижимо.
На самом деле мы потихоньку привыкаем к этим праздникам, потому что если раньше это действительно было тупое время, потому что с советских времен привыкли: в Новый год надо «отмечать». И поскольку праздничных дней стало больше, многие поняли, что уже тяжело физически таким образом отмечать, и начали искать какие-то другие варианты, другие формы. Семейный образ жизни, культурные мероприятия и православная церковь способствуют тому, что люди начинают адаптироваться к длинным каникулам и проводить их более культурно.
Если мы и дальше будем общими усилиями двигаться в этом направлении, мы получим большой плюс для нашей цивилизации, хотя он, может быть, весьма уникальный – такой длинный период выходных в начале года. В тоже время для нации это может быть культурно-полезным, что мы выдохнем из нашего угара ежедневного бизнеса. Любые бизнесмены, как бы они не заботились о деньгах, на этот период переключают свое внимание на несколько другие вещи. Это недостижимо в другой период.
Сократив количество праздничных новогодних выходных, мы потеряем то, что имеем. Мне кажется, что не надо спешить и резать по живому.
10.01.2014
Если подходить системно, то законодательством отрегулировать показ с цен с употреблением алкоголя в кино, наверное, нельзя, потому что закон формален. Если мы предусмотрим какие-то формальные критерии, то в одном случае мы их будем применять правильно, целесообразно, а в другом случае получится абсурд.
В принципе, в каких-то случаях запреты на показ «алкогольных» сцен уместны и целесообразны, поскольку подача материала может быть совершенно различной и действительно способствовать пропаганде алкоголизма. Но формальными чисто законодательными решениями эту проблему не решить. Хуже, наверное, не будет, но мы можем потерять какие-то культурные произведения. Это, конечно, большой минус.
В целом у меня такой подход вызывает скепсис, и я не понимаю, как это можно организовать на уровне формальных ограничений по каким-то формальным критериям, которые будут прописаны в каких-то методических материалах.
Но в целом идея, что информационное пространство должно регулироваться, очень правильная, только господствующая у нас методология ее утверждает немножко не так.
Формирование в общественном сознании формального деления на «можно» и «нельзя» позволяет границу между ними обходить. Вспомним, как костромской суд недавно признал законным отказ в согласовании пикетов в поддержку секс-меньшинств возле детских библиотек. Обоснование: местный закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних, исходя из которого, ЛГБТ-пикеты могут нанести ущерб детской психике. Но тот же суд считает незаконным запрет администрацией Костромы шествия гомосексуалистов по городу, потому что митинги и шествия – это, по мнению суда, уже не пропаганда, а способ донесения информации. Вопрос: до кого, до школьников, свернувших за угол библиотеки? Так реальность выходит за формальные рамки закона: там, где нет поблизости детского сада или библиотеки, люди с нетрадиционной сексуальной ориентаций, оказывается, могут «донести» до всех информацию, которую они считают нужной. Так закон невольно педалирует тему и позволяет обходить запреты, законом же установленные.
На месте губернатора области я не разрешил бы подобные мероприятия, ссылаясь именно на единую общую норму принятого областного закона.
Объединения секс-меньшинств не хотят решать свои вопросы в Гайд-парках, хотя это разрешено. Но они хотят на улицы, хотят публичности – а вот это уже пропаганда. И утверждения об обратном – от лукавого.
Публичная демонстрация гомосексуалистами своих взглядов – и есть пропаганда. Однако собственные склонности, по-моему, не стоит выносить в публичное пространство, нашими национальными принципами всегда были скромность и не привлечение внимания к определенным темам. Считаю, что борьба за права секс-меньшинств – это борьба за развращение народа.
Культурной борьбой ХХI века, со всей очевидностью, станет противостояние сторонников и противников гомосексуальных отношений.
Законом о мерах, направленных против домашнего насилия, мы собираемся отменить зону приватности. Мы собираемся вообще лишить человека личной свободы. То есть закон в этом аспекте очень страшный.
Я считаю, что продолжается подрыв главного, базового принципа любого демократического общества. Вместо предоставления человеку самому принимать решение мы предлагаем принцип за него что-то решать. Власть, соседи, государство... Мы возвращаемся к тоталитаризму. Такой тоталитарный закон. Тихий сосед может просто подложить свинью, увидев синяк у упавшего на лестнице человека: я давно зуб на этого жильца имел, напишу-ка на него заявление, что дерется в семье, и, пожалуйста, – уже взяли в оборот человека. Мы возвращаемся в очень темную эпоху.
Надо понимать, что по новому закону психологическое насилие будет оценивать не тот человек, который находится в семье, а внешний человек. Если он услышал, что кто-то за дверью у соседей говорит в повышенных тонах, он уже может побудить полицию к возбуждению уголовного дела. Важен вопрос: кто будет оценивать ситуацию в данной семье. На это ответа нет. Это самое поганое в новом законе.
Бытовое насилие штука опасная, но наше действующее законодательство достаточно для того, чтобы указать, что является насилием и где пределы его криминальности. Когда мы говорим о том, что выделяем семью как особую зону законодательства и говорим о семейном насилии, тут возникает целый комплекс последствий, которые надо иметь в виду.
Во-первых, это последствия культурные, потому что, исходя из того, что семья это «опасная территория», проект нового закона будет вводить такое понятие как психологическое насилие. То есть, если нормальный человек он понимает, что регулярное физическое насилие он терпеть не будет, он станет с ним как-то бороться, то психологическое насилие – это как-то более понятная вещь для семейных отношений: в любой семье порой и бранятся, и ссорятся, а на этом делается специальный акцент. И в результате человек думает: я заведу семью – я войду в клетку к тигру, зачем мне это надо. То есть с одной стороны мы ставим задачу укрепления государства, укрепления семьи, с другой – мы собираемся принимать законы, которые от семейных отношений будут отпугивать. Это один пласт.
Второй пласт это юридический. У нас есть понятие преступления: насилие, уличная драка, драка в семье, но практически получается, что мы делаем семейное положение человека отягощающим фактором.
Ну и третий момент – социальный. Если женщина не выходит из неблагополучной семьи, если она не обращается в случае каких-то конфликтов внутри семьи к органам, почему она это делает? Тут много различных мотивов: она пытается сохранить семью, она не хочет огласки, она может просто любить этого человека, да мало ли что. Это ее личное право. Мы это право собираемся отменить.
Нельзя законом обязать человека быть культурным, но можно написать в законе «нельзя плевать на улице». А вот исполнение этой нормы мы не сможем обеспечить, не поставишь над каждым надзирателя.
Все-таки наш культурный уровень определяет не столько запреты законодательства, сколько наше воспитание.
Нас разделяет стена. С одной стороны, нарушителей спокойного проживания соседей как источников шума мало волнует, как сказываются их действия на тех, кто живет рядом. Но и в обратную сторону это тоже работает: нам гораздо проще позвонить в полицию, вызвать наряд, нажаловаться, нежели просто войти в ситуацию соседа. Всякое может быть, например, уход в армию или свадьба, – что бывает один раз в жизни. А мы часто не готовы понять соседа.
Конечно, есть ситуации вопиющие, когда других способов, кроме как с привлечением полиции, повлиять на нарушителей нет, но эти случаи тоже являются закономерным выводом из нашего общего отношения друг к другу.
Мы можем изменять законодательство, но мы не улучшим отношения между соседями, если не вернемся к тому пониманию между людьми, которое нам всем необходимо.
Закон не содержит таких положений как «любовные утехи», «лай собаки» или «топот котов», там сказано: «крики, свист, стук, передвижение мебели, игра на музыкальных инструментах и иные действия, повлекшие нарушения тишины». Во-первых, такой закон не точен – какие «иные» действия, вплоть до абсурдных, будут считаться нарушением? Во-вторых, такой закон излишне регламентирует нашу жизнь.
Гораздо проще принять закон, чем правильно организовать систему воспитания. Вот наша главная беда. Не с того конца работаем. Хотя я понимаю, как лай собаки может достать соседа. Но нельзя формализовать все.
По-моему, надо исходить даже не из формального положения, сколько-то там децибел, а из того, какова данная ситуация. Она может выходить за рамки формальных ограничений и в то же время быть нормальной. А может быть и наоборот: ситуация может не укладывается в параметры закона и при этом быть ужасной.
Жизнь шире, чем закон. Законодательные рамки растягиваются, как резина, охватывая все больше и больше сторон нашей жизни. В конце концов, мы просто запутаемся в этих законах, уже путаемся.
Но и без закона нельзя. Вы можете обратиться в суд с жалобой, что собака соседа много лает. Судья должен вникнуть в ситуацию. В этом и идея суда, что он должен вникнуть в обстоятельства конкретного дела. И если не принять закон, а просто каждому обращаться в суд по конкретной проблеме – мы загрузим суды.
19.10.2012
«Закония» в соц. сетях