Часть вторая. Глава вторая. Москва 1918 г.

«Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но
удалась революция или потерпела поражение, люди с большим
сердцем всегда будут ее жертвами».

Генрих Гейне

 

На этот раз Владимир Анатольевич проснулся далеко не в лучшей форме – с несвежей головой и с привкусом какой-то ржавой проволоки во рту. А ведь вчера они, казалось бы, не так уж долго и просидели-то с Павлом Щеголевым, старинным приятелем по вологодской ссылке…

Если быть до конца откровенным, в квартире Ждановых прошлым вечером гостей не ждали. Сам Владимир Анатольевич едва закончил править текст сегодняшнего выступления на процессе. Его жена занималась детьми, которых росло уже четверо, а крестьянская девушка Пелагея, проживавшая в их семье на правах, как теперь говорили, «домашней работницы», готовила ужин.

Жарким летом восемнадцатого года простым обывателям новой советской столицы, конечно же, было чего опасаться. Разгул революционной стихии мог запросто и в любой момент обернуться для них вороненым стволом револьвера, нацеленным между глаз, или проломленным черепом, или какими-нибудь самочинными обысками. Поэтому на звонки и на стук теперь москвичи отзывались не всякому, и не сразу. Однако, услышав за дверью знакомый голос, Владимир Анатольевич тут же отодвинул засов и повернул ключ в замке:

- Павел! Здравствуй, какими судьбами? Проходи, проходи, давай.

- Да вот, как-то так получилось… - улыбнулся Павел Елисеевич Щеголев, переступая порог. Выглядел он лет на десять моложе хозяина, был не слишком высок, полноват и давно уже начал носить очки, придававшие ему некоторое сходство с писателем по фамилии Грибоедов. - Не прогоните?

- Ну, о чем же ты говоришь, как не стыдно!

- Надежда Николаевна, голубушка, простите, что без предупреждения, - гость поцеловал руку супруге хозяина, появившейся в этот момент в прихожей. После чего протянул ей довольно большой, упакованный в газеты сверток:

- Это все к столу… осторожнее, Бога ради!

- Право, Павел, не стоило, - покачала головой Надежда Николаевна, принимая подарок.  - Ох, тяжелый какой…

- Осторожнее только, прошу вас! – Напомнил Щеголев. - Там хороший чай от Елисеева, крупа, сахара полголовы, леденцы для детей - настоящий «Ландринъ»…

- Откуда ж такое роскошество? – принимая от гостя увесистый сверток, поинтересовалась Надежда Николаевна. - Право слово, не стоило…

Разумеется, вслух супруга хозяина ничего больше не произнесла. Но во взгляде ее, мимолетом скользнувшем по мужу, Владимир Анатольевич безошибочно прочитал нечто вроде того, что «вот, милый мой, полюбуйся - умеют же люди устраиваться…»

В ответ на этот не высказанный, но несомненный упрек, Жданов смог только виновато пожать плечами. С его собственным пайком все еще было как-то неопределенно, про гонорары за участие в процессах речь пока что вообще не шла. В сущности, Владимир Анатольевич толком даже не представлял себе, каким образом при их нынешнем положении, в полуголодной и полувоенной Москве, его жена вообще ухитрялась вести хозяйство так, чтобы обеспечивать детей и его хотя бы самым необходимым.

Кажется, время от времени она вместе с домашней работницей Пелагеей носила на рынок и продавала какие-то книги и вещи…

Слава Богу, - и благодаря грозной охранной бумаге за подписью самого председателя Совнаркома товарища Ульянова (Ленина), - семейство бывшего царского каторжанина пока не уплотнили, хотя пару раз какие-то шумные, грязно одетые типы уже приходили к ним в квартиру подселяться.

Вода в Москве была, с дровами тоже как-то все решилось. Одним словом, первую зиму после Октябрьского переворота Ждановы пережили, а, значит, и самое тяжкое время, осталось теперь позади. Во всяком случае, Владимиру Анатольевичу отчаянно хотелось в это верить…

- Там бутылочка еще! К ней особое уважение проявите, прошу вас, голубушка...

- С чем бутылочка-то?

- С категорическим нарушением сухого закона! – Торжественно и громко провозгласил Павел Щеголев, не обращая никакого внимания на дверь за спиной, которая все еще оставалось наполовину открытой.

- Тише ты, черт! – Одернул гостя осторожный Жданов.

- А что такое? Впрочем, в защиту свою перед лицом новой власти не премину заметить, - демонстративно перешел на театральный шепот гость, - что принес я тебе вовсе не буржуазный коньяк, и не какое-нибудь легкомысленное дворянское шампанское. Нет! Я принес самогон! Чистейший картофельный самогон – вот, по-моему, самое великое достижение победившего пролетариата и трудового крестьянства…

- Да ты уже, Павел, никак, того… - Владимир Анатольевич запер дверь на лестницу и недвусмысленным жестом постучал себя по шее тыльной стороной ладони. – Никак, причастился?

- Ну, не стану отрицать, - кивнул Щеголев. – Напиток требовал определенной дегустации.

- Ладно, ладно уж, проходи-ка в гостиную…

За семейным ужином гость повел себя очень прилично, так что мужчины выпили всего по паре стопок. Зато после того, как Надежда  Николаевна повела детей спать, а Пелагея отправилась с грязной посудой на кухню, приятели прихватили со стола графинчик, в который предусмотрительно был перелит самогон, пару крупно нарезанных луковиц, вяленой воблы - и перешли в кабинет.

Закурили, налили, расслабились…

Разумеется, как и заведено постоянно при встречах подобного рода, приятели начали разговор с воспоминаний об общих знакомых. Знаменитый вологодский «черносотенец» Брянчанинов, по слухам, недавно был все же расстрелян рабочими, а вот легендарный бомбист Борис Савинков, напротив - день ото дня становился все более заметной фигурой в лагере контрреволюции. Зато аристократ, философ Николай Бердяев вполне нашел себя при новой власти, и даже основал какую-то «Вольную академию духовной культуры». А поддерживает его в этом начинании, как ни

странно, сам бывший ссыльный Анатолий Васильевич Луначарский, который теперь стал министром или, по-новому, народным комиссаром просвещения. Да, кстати, вот и Богданов, который Малиновский, тоже после октябрьского переворота вдруг занялся вопросами воспитания пролетариата…  

- Про Кудрявого Виктора Андреевича слышно что-нибудь?

- Нет. Я знаю только, что после февраля он стал председателем временного комитета в Вологде, а потом, кажется, губернским комиссаром… - Владимир Жданов взял хрустальный графинчик:

- Павел, ты помнишь Маньковского?

- Жандарма нашего? – Не сразу сообразил, о ком идет речь, собеседник.

- Да, при нас он был начальником Вологодского жандармского управления... – кивнул Владимир Анатольевич. – Так вот, Павел, его расстреляли. Причем, фактически, можно сказать, у меня на глазах.

- Ну, и что? – Пожал плечами Щеголев.

- Ничего, - Владимир Анатольевич наполнил рюмки тягучим, противно пахнущим самогоном. Опять припомнилось: поздняя осень семнадцатого, пыль, ветер, мокрые листья, разлетающиеся из-под колес автомобиля… А на заднем сидении автомобиля он сам – тогда еще военный комиссар при командующем Западным фронтом, - и шофер по какой-то причине вдруг притормаживает возле солдат-конвоиров, ведущих по улице старика с некрасивым, разбитым до крови, но смутно знакомым лицом:

- Полковник Маньковский? Николай Петрович?

- Да, это я. – кивает арестант.

- В чем вас обвиняют?

- Меня ни в чем не обвиняют, милостивый государь. Меня просто ведут убивать.

- Это правда, товарищи? – Сдвигает брови Жданов, обращаясь к старшему из конвоиров.

- Так что, он у нас числится, как кровавый прислужник царизма, - отвечает солдат, безошибочно угадав в пассажире автомобиля большое начальство. – Забираем по общему списку, согласно постановлению городского Военно-революционного комитета.

- Знакомый ваш? – Вмешался в разговор его напарник. – Али, может быть, сродственник?

- Заменить кем-нибудь?

На мгновение военный комиссар Жданов встретился взглядом со стариком. Немного помедлил и покачал головой:

- Нет. Не надо…

А спустя пару дней минский Военно-революционный комитет взял под стражу его самого…

- Ну, Володя, давай-ка выпьем теперь за здоровье твоей очаровательной супруги!

- С удовольствием, - Жданов чокнулся с гостем и решительно опрокинул в себя содержимое рюмки. – Ох, прости меня Господи, что же за гадость!

Ничего не поделаешь - самогон, принесенный приятелем, приходилось употреблять только так: одним махом, зажмурившись и, по возможности уберегая себя от пронзительного сивушного запаха.

- Знаешь, друг мой, ведь если бы не Надежда… - Владимир Анатольевич закусил кружком белого лука без соли, громко выдохнул и прослезился:

- Знаешь, если бы не жена – поставили бы меня тогда к стеночке.

- За что?

- Какая разница!  - Поморщился Владимир Анатольевич. - За контрреволюционные действия. За саботаж, за агитацию против большевиков, за поддержку Керенского… 

- Да уж, брат, за такое вполне могли шлепнуть.

- Повезло, что Надежда узнала про мой арест в тот же день, когда это произошло. И всех на ноги подняла! Луначарского разыскала в каком-то театре, потом дозвонилась до знаменитого Беренштама – того самого, который когда-то в суде Николая Баумана защищал. Даже в Смольный сумела пройти, чтобы с Лениным встретиться… представляешь? Ну, вот минские «товарищи» и отправили меня, от греха подальше, в столицу. В распоряжение Петроградского комитета…  - уже несколько захмелевший хозяин квартиры пару раз помахал перед носом ладонью, чтобы разогнать устойчивый сивушный запах:

- Ладно, хватит об этом. Не хочется вспоминать. Павел, сам-то ты как? Как работа в комиссии? Много ли раскопал интересного?

После февральской революции Щеголев вошел в состав Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, и вместе с другими ее членами занимался разбором архивов Департамента полиции. Поговаривали, что Павел Елисеевич был принципиальным противником освобождения из-под стражи агентов охранки и полицейских чинов, объясняя свою позицию тем, что «пусть посидят, я же
сидел».

- Так ведь, Владимир, расформировали нашу комиссию большевики.

- Неужели? – Не то удивился, не то посочувствовал Жданов.

- Давно уже разогнали, сразу после октябрьского переворота. – Павел Щеголев взял с тарелки кусок пересушенный воблы и попытался занюхать им выпитый самогон. – Ну, и ладно. Я теперь другими делами занимаюсь. Создаю принципиально новый, Историко-революционный, архив! Сижу в помещении бывшего Сената, продуктовый паек получаю по высшей категории, ордера мне выписывают на вещевое довольствие, и все такое прочее...

- Молодец.

Сам-то бывший присяжный поверенный  Владимир Анатольевич, как это выяснилось почти сразу же после его возвращения с фронта и переезда в Москву, оказался не слишком востребован советской властью. Большевики вообще, поначалу, считали профессиональных юристов чем-то вроде еще одного совершенно бессмысленного и обременительного наследия рухнувшего царизма.

Впрочем, некоторое понимание ими необходимости создания хоть какой-то модели осуществления  правосудия можно было найти еще в Инструкции о революционных трибуналах, опубликованной примерно через месяц после октябрьского переворота. А уже в начале восемнадцатого года Комиссариат юстиции разработал существенные поправки и дополнения в Декрет «О суде»:

«При Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов учреждается коллегия лиц, посвятивших себя правозаступничеству, как в форме общественного обвинения, так и в форме общественной защиты. В эти коллегии поступают лица, направленные Советами рабочих, крестьянских депутатов. Только эти лица имеют право выступать в суде за плату».

Декретом «О суде» № 2 предусматривалось также, что члены коллегий правозаступников избираются и отзываются Советами, при которых состояли коллегии. Каждый обвиняемый имел право сам приглашать себе защитника или просить суд о назначении правозаступника. Сохранялся порядок, согласно которому в судебных прениях могли выступить по одному обвинителю и защитнику из числа присутствовавших в зале судебного заседания. При этом другим лицам, не являвшимся членами коллегии правозаступников, запрещалось оказание юридической помощи населению под угрозой штрафа или лишения свободы до одного года…

- Я в газетах читал, что ты принял на себя защиту командующего Балтийским флотом? – Поинтересовался гость. - Это ведь первый твой судебный процесс при новой власти?

- Да, это мой первый процесс. И, кажется, последний - судя по всему, - покачал головой Владимир Анатольевич. - Знаешь, Павел, не хочется даже рассказывать.

… Состав суда, в котором слушалось дело по обвинению капитана первого ранга Алексея Михайловича Щастного, был образован специальным декретом «Об особом трибунале ВЦИК». Начался суд двадцатого июня - в том же здании и даже в том самом Митрофаньевском зале Кремля, где когда-то присяжный поверенный Жданов отчаянно защищал

террориста Ивана Каляева. Основным обвинителем был назначен товарищ Крыленко. А вот одним из членов Революционного трибунала, по иронии судьбы, оказался рабочий Галкин, которого в свое время царская юстиция приговорила к смертной казни, и которого спас от виселицы все тот же Владимир Анатольевич.

В сущности, драматическая история «красного адмирала» Щастного началась еще в те дни, когда большевики подписали позорные и унизительные условия Брестского мира.  В их сепаратном договоре с немцами имелся пункт шестой, надолго засекреченный, по которому Советская Россия обязалась убрать боевые корабли из Ревеля и Гельсингфорса до первого марта. В то же время там было указано, что «… пока лед делает невозможным перевод военных судов в русские порты, на них должны быть оставлены лишь незначительные команды». Таким образом, с учетом исключительно тяжелой ледовой обстановки, сложившейся на Балтике в ту зиму, германское командование было уверено, что большевики не смогут выполнить свои обязательства, и корабли легко достанутся наступающим на прибалтийские города частям рейхсвера.

Однако русские моряки под руководством капитана первого ранга Щастного и других офицеров-патриотов, все же вывели флот из Гельсингфорса, на окраинах которого уже появились передовые германские подразделения.
«Согласно полученным телеграммам от командующего морскими силами в Балтийском море все боевые суда вышли из Гельсингфорса в Кронштадт, - сообщила двенадцатого февраля газета «Известия». - С последним отрядом, состоящим из 100 вымпелов, идет командующий».

А уже двадцать первого февраля Щастный докладывал о завершении операции.

Переход кораблей до Кронштадта, почти сразу же получивший название «Ледового похода»,  продолжался, вместо обычных двадцати часов, девять дней и ночей. Сам Алексей Михайлович все это время был на штабном судне «Кречет», держал связь по радио, координировал действия ледоколов – да так, что, в результате, ни один корабль не утонул и не попал во вражеские руки!

Первый Всероссийский съезд моряков присвоил капитану первого ранга Щастному звание адмирала. В апреле восемнадцатого года декретом Совнаркома «красный адмирал» был утвержден на должность Начальника морских сил Балтийского моря, однако уже двадцать седьмого мая арестован и отдан под суд. И вот теперь начальника морских сил на Балтике, который сумел сохранить для Республики флот, уведя по замерзающему морю военные корабли буквально из-под носа противника, сначала в Кронштадт, а затем и на Ладогу - обвиняли в государственной измене! А заслуги его обернули против него же:

- Этот бывший царский офицер, совершая героический подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать её против Советской власти, - заявил на суде второй человек в большевистском правительстве Лев Давидович Троцкий. - Контрреволюционные цели этого ясны сами по себе…

По уголовному делу он выступал и в качестве свидетеля обвинения, и в качестве одного из государственных обвинителей. Более того, находясь в перерывах между заседаниями среди судей, народный комиссар во военным и морским делам товарищ Троцкий участвовал в обсуждении хода процесса, то есть нарушил тайну совещательной комнаты.

- Знаешь, Павел, по-настоящему все показания Троцкого вполне можно разделить на две части: на фактические данные, очень ценные для дела, и на выводы, основанные на предположениях. Например, среди материалов обвинения, имеются личные записи моего подзащитного. Но ведь эти записи являются лишь изложением мыслей и взглядов автора! Их можно было бы поставить в вину подсудимому только в том случае, если бы имелись указания, что он пытался осуществить эти мысли. А вот на это нет решительно никаких доказательств… - Владимир Анатольевич поднял вверх указательный палец:

- Ты же слышал, наверное, фразу министра Фуше: «Дайте мне три строчки из любого письма, и я приведу всякого автора к эшафоту»? Так вот, во время подготовки к процессу Щастного я сумел разыскать материалы о том, что творилось в феврале семнадцатого на Балтике. Какое-то массовое безумие, какое-то бешенство крови… «Революционные» матросы в Кронштадте резали на куски командиров, пытали и жгли их на кострах, и никто ничего не мог с ними поделать! Даже по данным Петроградского Совета за несколько месяцев было без суда следствия убито более тысячи адмиралов и офицеров. Но затем как-то все успокоилось. Нижние чины осознали, что без опытных, образованных командиров нести службу на боевых кораблях невозможно!  Хотя до самого последнего времени никто

из выживших на флоте офицеров не знал толком ни своих прав, ни обязанностей. И вот, теперь обвинители говорят, что так называемое «Положение о Балтийском флоте» внесло ясность в эти отношения… - Жданов разгреб стопку бумаг на рабочем столе, достал нужную, и придвинул ее собеседнику:

- Но ты сам посмотри, прочитай, как один параграф здесь противоречит другому! При такой противоречивости у обвиняемого не оставалось другого выхода, как применять обычную морскую практику – даже больше того,  он по всякому поводу обращается за советами к всевозможным органам новой власти!

Павел Щеголев без особого интереса пробежался глазами по строчкам очередного декрета:

- Так в чем, собственно, твоего моряка обвиняют-то?

- Алексея Михайловича обвиняют в том, что он, якобы, смешивал оперативные и политические функции. Но ведь за соблюдением этого разграничения должен следить комиссар Балтийского флота! Почему же не он сидит на скамье подсудимых? С другой стороны, Щастного обвиняют в том, что он не принял мер к установлению демаркационной линии с германскими войсками. Но ведь переговоры об установлении такой линии как раз и лежат в области политической, а он обязан был только выполнять технические задачи, установленные этими переговорами. Так что все стрелы, пущенные Троцким в связи с этим вопросом, по адресу подсудимого, должны быть направлены в адрес их собственного комиссара! - Хозяин едва не задел локтем рюмку и отставил ее чуть подальше от края стола:

- А еще моего подзащитного обвиняют в том, что он не принял надлежащих мер к аресту контрреволюционных офицеров. Но ведь это, прости меня, полный бред!  В действительности, существовал приказ об их увольнении, а не об их аресте. И я, представь себе, этот приказ откопал в канцелярии флотского штаба! Увольнение же офицеров, согласно правилам, могло последовать только по распоряжению Морской коллегии, но не по личному приказанию командира.

Не совсем правильно истолковав жест Владимира Анатольевича, гость наполнил самогоном сначала его рюмку, потом свою:

- Да ладно, не переживай ты так.

- Легко сказать! У этого Троцкого хватает наглости для обвинения моего подзащитного в непринятии мер к взрыву флота в случае необходимости. Но если вчитаться в его же собственную телеграмму, которая была представлена суду, - вот ее копия, кстати! - станет ясно, что первая мысль о необходимости ради спасения флота увести его в Ладожское озеро, была подана именно Щастным. Согласись, Павел, что укорять человека, заговорившего первым о необходимости спасения флота, в том, что он не принял должных мер к его спасению от немцев, является, по меньшей мере, странным…

- Будем здоровы!

- Непременно! – Владимир Жданов выпил, поморщился и продолжил:

- Мой подзащитный не занимался политикой. Он просто хорошо и честно делал свое дело. Вот, к примеру, если внимательно просмотреть дневниковые записи Алексея Михайловича, станет ясно, что особенно важным для него являлся вопрос о проходе кораблей под петербургскими мостами. Это касалось его репутации, как моряка. И для Щастного было бы слишком оскорбительно, если обвинение, брошенное ему в непринятии мер к уничтожению флота, было бы основано на фактах. Но смотри сам - телеграмма Троцкого по этому вопросу не давала Щастному необходимых указаний, начало ее противоречит концу! – Владимир Анатольевич вновь схватил со стола документы:

- Да, Алексей Михайлович тогда активно воспротивился тому, чтобы матросам были обещаны и выданы награды за уничтожение кораблей. А фразу: «Наш моряк продаваться не будет», которую теперь использует обвинение, сказал вовсе не Щастный, а комиссар Балтийского флота. Это и сам комиссар подтвердил в показаниях на суде. Подтвердил

точно так же, как то, что у него нет, и не было никаких оснований считать, будто мой подзащитный вел контрреволюционную агитацию, или вообще выступал против Совета народных комиссаров!

- Так чего ж ты тогда опасаешься? – Пожал плечами Щеголев. - Если стороной обвинения не представлено никаких доказательств вины подсудимого…

- Ох, не знаю я, Павел. Не знаю. Посмотрим.

Профессиональный и жизненный опыт подсказывали Жданову, что не стоит особо надеяться на справедливость судебной системы. В конце концов, суды - всего лишь часть государственного аппарата, который, согласно марксистской теории, предназначен функционировать исключительно в интересах господствующего класса. Вон, к примеру, народоволец Александр Ульянов, старший брат нынешнего председателя Совнаркома, на основании слабых и крайне сомнительных доказательств был приговорен к повешению и казнен, невзирая на титанические усилия лучших защитников.

И, напротив, в тех случаях, когда дело касается верных приверженцев правящего режима,  судебная система проявляет по отношению к ним исключительную снисходительность.

Коллега Владимира Анатольевича, знаменитый присяжный поверенный Владимир Беренштам, когда-то защищал на процессе революционера Баумана, и добился освобождения своего подзащитного из-под стражи. Большевик-агитатор Николай Бауман, председатель Московского городского комитета РСДРП (б), который провел в крепостной одиночке почти полтора года,  вышел на свободу - однако спустя всего несколько дней был убит.

«Восемнадцатого октября, во время демонстрации в Москве, - сообщалось в докладе министра юстиции Щегловитова, - во главе её появился Бауман; выхватив из рук одного участника красный флаг, он сел в извозчичью пролетку и, держа

флаг, быстро поехал в направлении Покровки. В это время крестьянин Михальчук Николай Федотович, Тамбовской губ., стоящий на тротуаре, замахнулся на него железной палкой, но последний успел соскочить с пролетки и бросился бежать. Михальчук настиг его посредине улицы и ударил по голове, а когда тот упал, ударил его несколько раз по голове, раздробив ему череп. Бауман в тот же день скончался. Михальчук тут же явился в полицейский участок...»

На суде Михальчук открыто заявил, что лишил жизни Баумана из ненависти ко всем, кто ходит с красными флагами, и он намерен таких людей и в дальнейшем убивать. Михальчук показал также, что он потребовал, чтобы Бауман убрал флаг, а тот в ответ выстрелил в него из револьвера, и тогда Михальчук ударил Баумана.

Двадцать второго октября газеты сообщили, что толпа верноподданных манифестантов осадила окружной суд и потребовала у прокурора Судебной палаты немедленного освобождения убийцы. Прокурор согласился и отдал распоряжение о немедленном освобождении арестованного. Манифестанты отправились в тюрьму и торжественно вывели оттуда убийцу, устроив ему овацию.

В конце концов, Михальчук все-таки был приговорен Окружным судом  «за убийство в состоянии раздражения» и, - по совокупности, - за кражу какого-то самовара, на один год и шесть месяцев исправительного арестантского отделения…

В общем, отношения между судебной властью и адвокатурой в Российской империи никак нельзя было назвать безоблачными. И без того напряженные, они  ухудшились еще больше после событий девятьсот пятого года – в основном, из-за активной позиции присяжных поверенных в известных политических процессах. Главным, и едва ли не единственным, оружием в руках самодержавия против нарастающей революционной активности населения было уголовное преследование, а независимые адвокаты ему противодействовали. В качестве ответной меры царское правительство всячески препятствовало формированию и развитию объединений присяжных поверенных. Полиция довольно часто  не разрешала им проводить общие собрания, а в Санкт-Петербурге за год до начала Великой войны

городской прокурор даже опубликовал распоряжение о том, что на таких собраниях разрешено только обсуждать годовой отчет совета и выбирать его новый состав. А однажды все, до одного, члены Иркутского совета присяжных поверенных оказались под арестом, а функции этого органа были возложены… на окружной суд!

В общем, каких-то особенных оснований для оптимизма по поводу справедливого приговора у Жданова не было. Успокаивала Владимира Анатольевича, пожалуй, только спасительная уверенность в том, что его подзащитного, в любом случае, не расстреляют – смертная казнь в революционной России была отменена II Съездом Советов.

- Сколько времени?

- Половина второго.

- Ого, засиделись! – Павел Щеголев чуть раздвинул полотнища занавески и посмотрел за окно. – Да, рассвет уже скоро.

- Давай-ка укладываться! А то утром мне раньше из дома приходится выходить. Извозчиков-то в Москве теперь нет,

лошади все большевиками отмобилизованы. Вот и шагаю пешком до Кремля…

Ночевать гость остался в квартире у Ждановых, на диванчике в кабинете.

Нет, конечно же, встречи с вооруженными патрулями рабоче-крестьянской милиции Павел Елисеевич не опасался – для свободного передвижения по столице в любое время суток у него при себе был какой-то мандат, не то за подписью самого председателя ВЦИК товарища Свердлова, не то с круглой печатью Всероссийской чрезвычайной комиссии. Но вот уголовники разных мастей, - или, как теперь говорили, несознательный преступный элемент, - относились к подобным бумажкам без всякого уважения, то есть запросто могли убить, покалечить или раздеть до исподнего любого, даже самого уполномоченного, представителя власти. В сущности, с позднего вечера и до утра большевики не чувствовали себя хозяевами в Москве: налетчики громили магазины и винные склады, врывались в квартиры, насиловали, грабили, убивали. Случалось, они совершали кровавые вооруженные нападения даже на районные комиссариаты милиции и государственные учреждения… 

Ранее: Часть вторая. Глава первая. Продолжение

Читать дальше: Часть вторая. Глава вторая. Продолжение

СОДЕРЖАНИЕ

Историко-биографический указатель

20.11.2014

ПРИСЯЖНЫЙ ПОВЕРЕННЫЙ