Цитата:
Сообщение от Н.К. ►Закон суров, но это закон. Увы и ах.
Приговор читали?
Юрисконсульт2, закон - есть закон! Скоро т-а-а-кой приговор прочитаем. Ну, может не прочитаем, может закон - и НЕ есть закон... Но, наверное, прочитаем!
Вот мучаюсь в догадках: если Сердюков на Болотную не ходил, то есть на него закон?
Юрисконсульт2, ответ знаете? Не знаете.
Н.К., конечно, знает, но не скажет.
За ответом я обратился к брутальному Дмитрию Быкову.
Цитата:
Сообщение от Я в подпитье вчера завалился домой, бил посуду и пел в неглиже: он сказал, что сегодня не тридцать седьмой! Слава Богу. Ведь казалось - уже.
А сегодня проснулся и думаю: ой. Вместе с хмелем исчез и покой. Он, конечно, сказал, что не тридцать седьмой, это добрая весть, — но какой?
Я возрос на фантастике, юный урод, с оптимизмом в советском мозгу, — но что это две тыщи тринадцатый год, я поверить никак не могу.
Я не думал, что яблони будут цвести по бокам марсианских дорог, но молельные комнаты — Боже, прости, — в средней школе представить не мог. Да, не тридцать седьмой, но глаза растопырь на окраску судейских чернил!
Присмотрись, моя Родина, зренье промой: не застой на дворе, но отстой. У одних получается тридцать седьмой, у других — девяносто шестой. К Сердюкову претензий у следствия нет: на Болотную он не ходил.
У нацлидера — время расправ и щедрот, расточаемых щедрой рукой. Я не знаю, в какой он эпохе живет. Я не видел эпохи такой. Он засел на каком-то таком рубеже, где теряется взгляд чужака: то ли там, где истории нету УЖЕ, то ли - где не настала ПОКА.
Мой рассудок убогий до боли в мозгу повторяет себе: понимай! Это было уже. Повторилось как фарс. А вернулось уже как дурдом.
И в дурдоме не рай, а особо зимой. И поэтому, вслух говоря, на дворе намечается тридцать седьмой, но двухсотое в нем мартобря.Я в подпитье вчера завалился домой, бил посуду и пел в неглиже: он сказал, что сегодня не тридцать седьмой! Слава Богу. Ведь казалось - уже.
А сегодня проснулся и думаю: ой. Вместе с хмелем исчез и покой. Он, конечно, сказал, что не тридцать седьмой, это добрая весть, — но какой?
Я возрос на фантастике, юный урод, с оптимизмом в советском мозгу, — но что это две тыщи тринадцатый год, я поверить никак не могу.
Я не думал, что яблони будут цвести по бокам марсианских дорог, но молельные комнаты — Боже, прости, — в средней школе представить не мог. Да, не тридцать седьмой, но глаза растопырь на окраску судейских чернил!
Присмотрись, моя Родина, зренье промой: не застой на дворе, но отстой. У одних получается тридцать седьмой, у других — девяносто шестой. К Сердюкову претензий у следствия нет: на Болотную он не ходил.
У нацлидера — время расправ и щедрот, расточаемых щедрой рукой. Я не знаю, в какой он эпохе живет. Я не видел эпохи такой. Он засел на каком-то таком рубеже, где теряется взгляд чужака: то ли там, где истории нету УЖЕ, то ли - где не настала ПОКА.
Мой рассудок убогий до боли в мозгу повторяет себе: понимай! Это было уже. Повторилось как фарс. А вернулось уже как дурдом.
И в дурдоме не рай, а особо зимой. И поэтому, вслух говоря, на дворе намечается тридцать седьмой, но двухсотое в нем мартобря.
«Закония» в соц. сетях