Александр Михайлов. Точка зрения.
Что такое жесткая регламентация творческой деятельности мы знаем из нашей недавней истории. В советские времена существовали редакционные, творческие, художественные советы, которые определяли репертуар исполняемых песен. Эта система отбора распространяла контроль не только на выступающих на большой сцене, но и на ресторанных артистов. В столице, например, для этих целей было создано Московское объединение музыкальных ансамблей. Ресторанным исполнителям четко устанавливался репертуар, и связано это было с тем, что производились выплаты авторам музыки и текста. Представители МОМА периодически приходили в рестораны и проверяли, как соблюдаются репертуарные рамки в ресторанах, а там бывало всякое – посетители порой норовили заказать что-то далеко выходящее за эти рамки. Увольняли после второго нарушения – то есть, исполнения чего-то, не утвержденного художественным советом. Все произведения, которые публично исполнялись, проходили Главлит. Если тексты не были «литованы», т.е. на тексте не стоял фиолетовый штамп комиссии, утвердившей произведение, то их исполнение могло иметь и более тяжелые последствия. Хотя, все песни Высоцкого не были «литованы», но на это закрывали глаза.
Что касается нынешних усилий некоторых законодателей поставить под контроль уличных музыкантов, можно уверенно сказать, что в большинстве своем такие меры совершенно излишни. Если репертуар уличного артиста не приносит никакого вреда общественной морали и нравственности, то его исполнение никак не должно регламентироваться. Понятно, что главным источником скандалов в Москве и Петербурге с уличными артистами является раздражение местных жителей. Власти вынуждены реагировать и защищать их права и ничего не находят лучше, как давить на репертуар. Уличить уличных музыкантов в вымогательстве и заставить перейти в разряд самозанятых у них особо не получается, так как тем платят гроши. Поэтому четкую позицию Конституционного и Верховного судов по уличным артистам, о том, что у них отсутствует обязанность на получение разрешения у администрации, поскольку их действия не подпадают под категорию публичного мероприятия, а получение ими денег не является вымогательством, можно только приветствовать. Нет никакой необходимости в столь жесткой регламентации, ведь никто же не регламентирует, например, город художников в Париже.
Официальная медицина всегда убеждает нас от чего-либо избавиться, но, как говорил Михаил Жванецкий, что человеку не делай, он все равно в могилу ползет. В противовес можно привести длительность жизни Уинстона Черчилля, который всегда пил коньяк и курил сигары. В том, что касается вейпинга, надо понимать, что явление носит больше имиджевый характер. Если эта составляющая в табакокурении является стартовой для последующей химической зависимости, то в вейпинге все остается на уровне протеста, крутого имиджа и лишь в небольшой степени переходит в зависимость.
Соответственно, пик моды, а значит, и потребления вейпов, пришелся на период их появления на рынке, когда они были разрешены для использования в помещениях. Теперь же, когда вейперов гоняют отовсюду, «пустить пар» уже не так круто, и степень их имидживости сокращается. Держится она пока на усилиях маркетологов – идет очень мощное продвижение никотиносодержащих смесей и приспособлений для их потребления. Но уже сейчас заметно, что над головами вейперов сгущается туча негативного отношения общества.
В Российской Федерации есть большое количество людей, которые имеют оружие по служебной необходимости, но тем не менее, оно стреляет достаточно редко. Оружие, которое хранится в сейфах охотников или коллекционеров также крайне редко убивает. Безусловно, каждый факт применения с тяжкими последствиями, с большим количеством пострадавших – предмет серьезного исследования. Но понятно, что пока в мозгах что-то противоправное не сформировалось, само по себе оружие не опасно. Зачастую, при попытке анализа таких ситуаций, велик соблазн все свести к простой формуле: запретить, ужесточить и т.д. Но даже при самом жестком порядке лицензировании оружия все равно будут иметь место случаи, когда это оружие будет попадать в руки невменяемых личностей. Бывает ведь, что человек прошел психиатрическую экспертизу, а потом шел и убивал человека.
Иными словами, проблема скулшутинга лежит не в плоскости законодательства, а в плоскости психиатрии. Зачастую пыл негодования общества направлен на неодушевленный предмет, а не на человека, который его применяет. Все ужесточения в итоге касаются людей абсолютно законопослушных. И алгоритма выявления и работы со скулшутингом нет. Ведь если человек не попадал в поле зрения правоохранительных органов, специальных служб, не вызывал подозрений у окружения или врачей в психическом отклонении, то он практически не читаем на поляне угроз. Как в случае с Пермским стрелком – он легально получил оружие, легально получил все справки, но что у него в голове варилось – совершенно непонятно. В этой ситуации мы абсолютно бессильны.
Не помогут и меры по усилению охраны: те охранники, которые сидит в вузах или школах – это люди, которые, что называется, «не украсть не покараулить» не могут. Невозможно себе представить, что туда пойдет человек умный, толковый, зрелый, ответственный. Их присутствие – это имитация безопасности.
В органах безопасности есть принцип «работать от противника»: когда появляется угроза со стороны противника, выстраивается свой коридор. В случаях скулшутинга противник не виден. Он внутри социума, и может быть как молодым, так и старым. Беда больше состоит в кипучей деятельности тех чиновников, которые не понимают предмет, и в итоге мы оказываемся там, где сейчас находимся.
Проблема есть, и заключается она в психическом здоровье людей. Как это выяснить? Тоже проблема. Например, на 30 миллионов граждан, которым по профессиональным причинам надо пройти психиатрическое освидетельствование, в стране насчитывается только 12,5 тысяч психиатров. Но если смотреть еще глубже, то в основе предотвращения немотивированной агрессии – нормальная социальная среда, в которой никому не надо хвататься за оружие.
Для определенных кругов Россия является противником, потому и такое «внимание» к нам в виде кибертерроризма. Данные настроения наблюдаются в основном на Украине, в других бывших республиках СССР. Мы столкнулись с действительно уникальным явлением, о котором раньше даже не могли предполагать: рассылка огромного количества сообщений в большое количество объектов. Мы вошли в мир цифровых технологий, который позволяет составить программу и без личного участия рассылать сообщения через определённые серверы. Выявление почтовых серверов – полумера, потому, что пока не устранены объекты, которые наживают на кнопку рассылки, результата не будет. Сервер – лишь техническая часть действий злоумышленников.
Основная причина того, почему мы так реагируем на ложную информацию о заложенных взрывных устройствах в том, что мы не уверены в эффективности служб безопасности этих объектов. Большое количество объектов, которые «минируются», охраняются и частными предприятиями, и государственными структурами. Но если же объект тщательно охраняется и систематически проверяется, что гарантирует невозможность проноса взрывчатых веществ, то тогда даже реагировать не стоит. Но в других случаях реагировать необходимо. У нас часто все бывает на авось, и большое количество охраны носит весьма сомнительный характер. Да и как не эвакуировать большие торговые комплексы и другие объекты, которые не охраняются так, как суды, метро, вокзалы? Скорее всего, мы еще достаточно длительное время будем тратить огромные силы и средства на такое обеспечение безопасности или, хотя бы, успокоение самих себя, что безопасность гарантирована. Отвечать же аналогичным способом злоумышленникам мы не будем. Мы в отличие от них – цивилизованные люди.
31.01.2020
Александр Михайлов 
«Закония» в соц. сетях