Елена Кара-Мурза

По поводу законопроекта о запрете использования иностранных слов, если в русском языке есть аналог. Со слова «аналог» давайте и начнем. Именно это слово является показателем того, что вся эта ситуация обсуждения является абсолютно нездоровой. Еще в законе о государственном языке РФ было это слово. Ограничение в использовании иностранных слов, если нет русских аналогов. Этот закон готовился в течение нескольких лет, его авторы-составители не сумели за это время найти слову «аналог» замену. На это у них не хватило времени.

А сейчас начинается новая волна, не первая в русской культуре, волна борьбы с иностранщиной, войны с иностранным влиянием, совершенно неадекватная, совершенно неправильная. Потому что взаимодействие с иностранной культурой, с носителями другого языка это сущностное свойство любой страны, любого народа. И на определенном этапе этого взаимодействия нужные слова сохраняются в языке, а ненужные уходят. Если мы посмотрим, сколько иностранных слов было заимствовано при Петре I и сколько из них дожило до нашего времени, мы увидим, что, например, прекрасное русское слово «победа» осталось на своем месте, а слово «виктория», которое было очень любимо Петром, осталось за пределами русского языка.

Язык как самоорганизующаяся система безусловно не нуждается в законодательном регулировании вообще. А вот языковая практика, то что называется «речью», нуждается в некоторых способах защиты, но не настолько прямолинейных, как пытаются использовать наши отечественные парламентарии. Есть разные национальные культуры, в том числе культура французская, которая в значительной степени формировалась в противостоянии, в том числе династическом, с английской культурой. Поэтому французы очень жестки в использовании определенных законов по поддержке своего родного языка. У нас более терпимая ситуация в отношении к иностранным словам, и поэтому ссылаться на опыт французов не совсем правильно.

Формулировки насчет засилья иностранных слов говорят о том, что народ задумывается о родном языке, заботиться об этом. Это правильно. Но нужно думать, в первую очередь, о том, чтобы русская речь не была перенасыщена грязными словами, о том, чтобы описывать русскую жизнь без криминального жаргона, который сразу создает «небо к клеточку» на месте картины мира. А с другой стороны, если наша жизнь устроена так, что, к сожалению, очень многие вещи решаются «по понятиям», а не по закону, то немудрено, что для описания этих очень плохих взаимодействий людей в русском пространстве используется язык русской зоны. Это страшно. Криминальный жаргон - вот, с чем нужно бороться.

К сожалению, депутатский корпус работает в большей степени на пиар, на то, чтобы продвинуть себя в качестве политических фигур, а не на пользу тех людей, жизнь которых должна быть регулируема теми или иными законами. Борьба со словами это в значительной степени борьба с призраками. Это значит, приписывать словам иногда неприсущую им силу.

Гораздо полезнее еще раз обдумать возможность использования ЕГЭ в качестве действенного способа проверить подготовленность выпускников. В течение многих лет ЕГЭ остается единственным таким способом, и оказывается на выходе, что дети, которые приходят сдавать экзамены в МГУ, где есть дополнительные испытания, слабо владеют письменной речью, потому что практика сочинения, многовековая, прекрасная педагогическая практика,, в ЕГЭ была минимизирована, сведена к 150 словам, которые по стандарту должны развивать какую-то мысль.

Поэтому настрой на культуру речи, который прозвучал в призывах президента, это очень правильная формулировка. Культура речи, но не борьба со словами. Культуру речи надо воспитывать и, в том числе, возвращением в практику подготовки школьников развернутых сочинений.


Дальше...

Сегодня источников коммуникации очень много, в интернете масса источников информации коммерческого плана. В отдельных случаях речь идет о заказной информации в какой-то степени, «черном пиаре». Фактически такие коммерческие войны идут в сети. При этом авторы сообщений, размещаемых в СМИ, на сайтах и форумах, используют настолько разнообразные формулировки и мнения, что можно говорить о наличии взаимной манипуляции. Так истцы, скажем, склонны видеть порочащую информацию и намерение унизить там, где есть намерение журналиста раскритиковать, скажем, нерадивого чиновника или недостойного бизнесмена, или разоблачить какую-то аферу. Разобраться в хитростях текстовых сообщений гражданам и адвокатам помогают лингвисты-эксперты.

У лингвистов-экспертов есть очень четкие границы компетенции, и поэтому мы не судим, мы лишь выносим мнение о смысловом содержании текста по определенным коммуникативным показателям в широком плане, извиняюсь за выражение, симиотику, а судьи на основании наших выводов делают свои правовые формулировки. Мы только предлагаем суду доказательства, которые затем истолковываются правоведами.

Что касается того, повлиял или не повлиял обнародованный «спорный» текст на поведение и отношение некоторой аудитории, хотя бы одного человека, – это вопрос даже к специалистам психо-лингвистической экспертизы, к специалистам по психологии массовых коммуникаций. А задача нашего достаточно узкого сегмента деятельности в помощи судьям, в помощи пострадавшим или невинно обвиненным, это анализ текстов с конкретными выражениями.

Надо сказать, что определить, является ли высказывание позорящим, сейчас достаточно сложно даже для специалистов диффамационной экспертизы, потому что и граждане, и журналисты очень хорошо научились избегать ответственности. И это, безусловно, затрудняет производство экспертизы.

Дело в том, что сейчас достаточно сложная, даже в такой сфере как диффамационная экспертиза, потому что очень хорошо научились и журналисты избегать ответственности и выстраивать дискредитационную стратегию применительно к аудитории. Лингвисты и эксперты отмечают в том числе такую важную вещь, как рассогласование между задачей критики или дискредитации и реальным эффектом для аудитории, а также реакцией того человека, в отношении которого распространялась эта информация.


Дальше...