Игорь Трунов

Я участвовал в большом количестве судебных дел, когда террористов ловили, судили и приговаривали к высшей мере наказания – пожизненному *лишению свободы. И, как правило, это были исполнители, *те, кого завербовали. Это те, кто готовы были взорвать себя или сопровождали тех, кто взорвал себя. Это неэффективная работа – работа постфактум по вылову исполнителей, которые готовы или заряжены идти взрываться.

Самый главный* способ – это борьба с организаторами и борьба с финансированием терроризма. В России за всю историю нет уголовных дел, когда бы мы поймали финансистов, а вот Америка как раз делает акцент на противодействии финансированию терроризма, и они сейчас вот выяснили, *что Саудовская Аравия, оказывается, участвовала в подготовке теракта 11 сентября. Там сумасшедшие иски. Кадафи, если помните, за взрыв самолета над Норвегией, по моему, признали виновными, тоже крупную сумму взыскали. Поэтому: финансирование терроризма и организация *лагерей для обучения и вербовки – вот на что должен быть сделан акцент.

Допустим, мы поймаем одного исполнителя, другого, - будут* завербованы *еще 20 новых.* Это бесконечный процесс, который полностью локализовать не удастся.

Глянем *на правоприменительную практику в тех судах, где судят террористов, к примеру, за взрывы домов (Каширка и Гурьяново) судили Деккушева и Крымшакхалова,. Два бедолаги за 4 тысячи долларов согласились исполнить этот теракт, ну поймали их, а вот тех, кто все продумал, подготовил, *финансировал, как бы и нет на свете. Они не фигурировали в материалах дела, их не было на скамье подсудимых, а ведь именно это главное.*

Не менее важный вопрос – защита жертв терроризма, защита потерпевших, потому что терроризм есть воздействие путем устрашения на органы власти, в результате которого появляется множество недовольных, пострадавших. Это как раз та цель, которую террористы преследуют, давление на власть.

Скажем, в теракте человек погибает, сколько у него иждивенцев осталось – один ребенок или пять, для нынешнего законодательства это не имеет значения, всем выделяется одна сумма пособия. Или, допустим, причинен вред здоровью, но стал человек *инвалидом третьей группы или первой группы, - *это для закона опять не имеет значения. А при покупке лекарств, для воспитания *сирот, это имеет значение.

Поэтому, если мы социально ориентированное государство, конечно, нужно менять законодательство. Нужно прописывать в законе отдельно статус жертвы. Пособием не должны быть обязательно деньги, это могут быть льготы на обучение этих детей, на коммунальные платежи и т.д.

*


Дальше...

Фильтры то на нелепые законопроекты у нас стоят. Такие инициативы часто звучат из пиар-соображений предвыборного характера. Обратите внимание, чем ближе к выборам, тем этих дурацких законопроектов становится больше и больше. Это одна из форм предвыборной агитации, когда заявляются громкие, звонкие и смешные инициативы. Но они же не проходят, они не становятся законами.

Я думаю, что разговор должен быть более серьезный. Нужно посмотреть анализ российской правотворческой политики, более 80% законов федерального законодательства являются законами о внесенении изменений, дополнений и поправок. Законодательство наше грешит тем, что имеет лавинообразный поправочный харктер. Это удручающая ситуация, каждый седьмой закон содержит серьезные ошибки (бессистемность правовых актов, внутренняя противоречивость, многочисленность, декларативные нормы и т.д.). Мы говорим о том, что уже принято, о качестве этих принятых законов. Ну практически 100% одни поправки идут. Как так? Приняли закон, который требует постоянных поправок и изменений. Посмотрите, уголовно-процессуальное законодательство это латанное одеяло.

Конечно, разговор о том, как выбирали в Госдуму, сколько человек пришло голосовать, какой был процент,* бабушки или дедушки, абсолютно не важен, не интересен, ну выбрали уже, на ближайшие 5 лет имеем то, что имеем. И этот разговор уместен будет по окончании действия этой Государственной Думы перед следующими выборами. Сейчас стенания об этом уже бесполезны, поезд ушел.

Нужна системная правотворческая политика. Законодательная власть это отдельное государство. Власть говорит о том, чтобы поставить какой-то фильтр в отдельное государство – это замахнуться на Конституцию, как минимум. Конечно, недоработки правотворческой политики есть. Отсутствуют научность, гласность, системность, публичность обсуждений. Мы же видим, что случаются только единичные случаи публичных обсуждений. Очень часто законы идут на* большой скорости, что приводит к большому количеству ошибок, и очень низкая именно глобальность этих законов. То есть нет экспертного сопровождения этих законов для того, чтобы в этом глобальном технологическом прогрессивном мире наше государство вписывалось в глобальную экономику и принимало те законы, которые позволяют развивать промышленность и экономику, соответствующую мировым стандартам, стандартам борьбы с коррупцией, стандартам борьбы с теророризмом и т.д. Конечно, это не простой разговор о нормотворческой политике: построении ее, улучшении ее и работе над ошибками, которые сегодня абсолютно очевидны.


Дальше...

Есть проблемы в сфере донорства органов. Есть спорные моменты, касающиеся определения смерти мозга, определения обстоятельств смерти пациента. Экспертизу проводит патологоанатом этой же больницы, а больница это единый орган, единый начальник, единое подчинение, поэтому у нас нет независимой экспертизы, вот здесь проблема, - кто определяет и на основании каких критериев.

Дело Алины Саблиной с юридической точки зрения это злоупотребление правом, использование уловок права, а сегодня их достаточно в трансплантологии. И если учесть, что формально у нас декларируется, что трансплантология безвозмездный институт, реально мы понимаем, что все продается и зависит от социального статуса, то есть от того, есть деньги или нет. И если мы набираем в интернете «куплю почку», то предложений возникает не меряно, и цены достаточно конкретные. Мы понимаем, что этот институт достаточно капиталоемкий и коррупционноемкий.

Дело Саблиной очень показательно тем, что использовалась уловка. Родители спрашивают, почему вы не предупредили, мы же были в больнице, а им отвечают, мы не обязаны предупреждать. Мы понимаем, что этой презумпцией согласия можно злоупотреблять, пользуясь законом. Даже если у вас в кармане лежит официальное заявление о том, что вы не согласны сдавать ваши органы, вы попали в аварию, потом в больницу, после изъятия говорят, мы не обязаны проверять карманы. Таких уловок достаточно много, поэтому, конечно, сегодня идет разговор о том, что в сфере трансплантологии огромное количество злоупотреблений. И я согласен с тем, что семья Алины Саблиной обратилась в Европейский суд. Европейский суд в нескольких решениях уже высказал свою позицию о недопустимости презумпции согласия.


Дальше...

Для начала немного цифр, чтобы была понятна величина трагедии. 60% жертв преступлений не обращаются в правоохранительные органы, предпочитают сами разбираться. Есть те, кто обращаются, в год это в среднем 20-25 миллионов заявлений. Из них в 10% случаев принимаются решения о возбуждении уголовных дел. То есть, из 20 миллионов только 2 миллиона дел рассматриваются. И из тех 2 миллионов около 60% не раскрывается. Вот величина проблемы, которую мы имеем. В общей сложности где-то миллионов 30 попадает в эти жернова.

В цивилизованных странах мира ратифицировали Европейскую конвенцию по возмещению ущерба жертвам насильственных преступлений. Которая имеет смысл как раз в компенсации тем жертвам, преступления в отношении которых не раскрыты. Государство стимулируется таким образом обеспечивать правопорядок. А не сумели обеспечить, значит, возмещайте вред. Так говорит эта Европейская конвенция, которую ратифицировал сегодня даже Азербайджан.

В России Следственный комитет в 2010 г. совместно с Общественной палатой разработал законопроект о потерпевших в преступлениях. И подразумевалось создание фонда для обеспечения определенного института при ратификации Конвенции, потому что ее ратифицировать мало, надо придумать, откуда деньги брать, как и кто будет исполнять действия этой Конвенции. К огромному сожалению, эта идея издохла, на сегодняшний день этот законопроект никуда не поступил. Он был неплохой, хотя изъяны определенные были.

Понятно, когда Следственный комитет пишет норму, он пишет ее под себя, но, тем не менее, можно было сдвинуть этот механизм и в результате прийти к ратификации Конвенции, то есть, подойти к тому, что жертвы нераскрытых преступлений, а это, как правило, сироты, инвалиды, получат право доступа к материальному возмещению. Естественно, этот институт ложится бременем на тех, кто осужден, это конфискации средств преступников. Поэтому институт достаточно благородный, и он к казне не имеет никакого отношения. Но пока что, к огромному сожалению, мы никак не приблизимся ко многим цивилизованным конвенциям, которые бы позволили добросовестно подходить к возмещению вреда в той ситуации, в которую попал потерпевший.


Дальше...

Действующий с 2010 г. закон о компенсации за нарушение рассмотрения судом дела в разумный срок или нарушение исполнения судебного акта в разумный срок показал определенные слабости этого института. Поэтому предложение Минюста распространить эту норму на следствие упирается в 2 ключевых момента.

Во-первых, что такое разумный срок и как его понимать, эта проблема не только наша, но и мировая. Мы берем Европейский суд, там тоже есть такой институт конвенции права на справедливое судебное разбирательство в разумный срок. В Италии 10 лет рассматривалось одно дело, люди пожаловались в Европейский суд, там дело рассматривали еще 10 лет. И сказали: нет, 10 лет это нормальный разумный срок.

Второй вопрос – это размер компенсации. В соответствии с уже действующим законом, который имеет отношение к судебным приставам и разумному сроку судопроизводства. Так вот, размер компенсации определяется судом «с учетом принципов разумности и справедливости». Видите, насколько размыты критерии, которые определяет сам суд, который себя же должен наказать за волокиту. Как результат мы имеем такой достаточно вялотекущий, абсолютно нерабочий институт, который должен был бы, конечно, стимулировать судебную систему. А сейчас предлагается абсолютная аналогия, которая будет стимулировать следственную систему. Но вот, как показывает практика, из этого не очень получается что-то вменяемое.

На всю страну в общем подается исков о волоките в суде где-то около 300, при том, что половина из них признается несущественными, половина не удовлетворяется, а потом в конституционных надзорных апелляционных инстанциях отменяется, поэтому в сухом остатке – единичные случаи, которые в целом не дают надлежащего эффекта, надлежащего влияния на систему. Тот инструмент, который задумывался как эффективный мотор того, чтобы стимулировать суд к соблюдению сроков рассмотрения дел, не действует, именно потому, что законодатель не дал объяснений ни разумности, ни цены вопроса, невнятный этот закон. Почему? Потому что судиться за разумный срок можно неразумно долго, а получишь в результате немного денег, которых будет меньше, чем затраты на услуги адвоката.

Инициатива Минюст – просто вторая серия создания такого же декларативного института, который не очень будет работать.


Дальше...