В застенках Башара Асада

Один мой друг меня предупреждал: «У тебя полно контактов в Дамаске, чтобы писать свои статьи. Тебе надо прекратить искать новые». Но прекратить искать новые - значит топтаться на месте с одними и теми же свидетелями, с одними и теми же участниками восстания, начавшегося три недели назад.

Пренебрежение этим предупреждением аукнулось мне, когда агенты сирийских спецслужб вошли в кафе «Домино», чтобы там меня арестовать. За полчаса до этого одна девушка позвонила мне на мобильный и сообщила о готовности предоставить мне кое-какую информацию. Встреча была назначена на 17.30 в субботу, 9 апреля, в кафе на площади Баб-Тума. А несколькими минутами позже я был задержан семью мужчинами крепкого телосложения. Надев на меня наручники, они отвели меня в мой номер, где и произвели обыск.

Тот, которому было поручено не спускать с меня глаз, своим телосложением напоминал быка, но обращался со мной вежливо и даже внимательно: он поил меня чаем, поднося чашку к губам, и прикурил мне сигарету. После беспорядочного допроса и изъятия моего компьютера меня усадили в такси. Меня заставили зажать голову между колен, но краем глаза я все же видел различные щиты и указатели на дорогах и догадался, что мы едем по направлению к югу от Дамаска. А если быть более точным, то в Куфар-Суссех, основное место дислокации спецслужб. Но точно это стало мне известно лишь спустя 24 дня, после моего освобождения.

В просторном кабинете на втором этаже состоялся мой второй допрос. И начался он с весьма забавных вопросов: «Вы знакомы с Усамой Бен-Ладеном?»; «Вас принимали в Белом доме во время Вашего пребывания в США?». Атмосфера казалась спокойной. Даже слишком спокойной.
Два часа спустя дверь отворилась, чтобы впустить какого-то мужчину, с которым все очень уважительно поздоровались. Он мне отрывисто бросил: «Ты у меня заговоришь! А если не заговоришь, я отрежу тебе яйца и вырву сердце собственными руками!». От удара в лицо я слетел со стула. Он вышел, и я понял, что дан зеленый свет моему избиению. Наносимые мне удары я вытерпел с непроницаемым лицом, что вывело моего палача из себя.

Мужчина обошел вокруг меня, улыбаясь и поигрывая электрошоковой дубинкой. Он вновь начал расспрашивать о моей деятельности и обо мне самом. На этот раз он ударил меня с такой силой, что раздробил мой зубной мост. Неожиданно зазвонил мой телефон. По автоопределителю было видно, что звонят из Саудовской Аравии. «Кто это?» - «Палестинская подруга хочет приехать к нам в гости».
«Лжец! - рычит он. - Ты знаком с Бандар Бин-Султаном!» (руководитель саудовских спецслужб- Ред.). Пощечина. Удар ногой. На все мои ответы на вопросы я слышу одно слово: «Лжец!», сопровождаемое ударами и параноидальными предположениями. Согласно этим предположениям, я поехал в Турцию не для того, чтобы сделать репортаж о выборах, но «чтобы там встретиться с американскими офицерами из НАТО». А курс журналистики в университете ливанского города Антонин я читаю, потому что «поддерживаю тесные связи с Самиром Жеже» (антисирийски настроенный шеф военного ведомства Ливана- Ред.).
С удивлением я обнаруживаю, что сознание моих тюремщиков одурманено собственной пропагандой. Разве они не знают, что позиции Саудовской Аравии и Сирии близки, что Дамаск поддержал военное вторжение саудитов в Бахрейн? Или они не слышали, что госсекретарь США Хиллари Клинтон охарактеризовала президента Башара Асада как «настоящего реформатора»? Меня вновь усаживают на стул, завязывают мне глаза и прикрепляют электропровода к различным частям моего тела, включая гениталии. Я с ужасом ожидаю электрический разряд, которого почему-то все нет. Оказывается, это блеф. То, что я принял за электроды, оказалось проводами от моего же компьютера.

Таким оригинальным образом они дают мне понять, что если я хочу «попробовать» разряд тока, то для этого у них все есть. В этот момент я решаю раскрыть псевдоним, под которым я работаю. Меня охватывает дрожь при мысли, что под пытками я могу выдать имена всех тех, кто мне доверял, кто передавал мне информацию. У меня остается одна надежда: надо, чтобы меня освободили прежде, чем они додумаются прочесть мои статьи (В Сирии Халед Сид Моханд писал для газеты «Monde» и сотрудничал с «France Culture» - Ред.). В конце концов, пока еще ни один иностранный журналист не арестовывался на срок более 48 часов.
Позже меня присоединяют к группе сирийских заключенных - все они имеют следы побоев. Затем нас распределяют по камерам, у моей - номер 22. Именно с этим номером меня в дальнейшем и отождествляют.

Я засыпаю, но вскоре просыпаюсь от крика. Кричит палач: он начал кого-то допрашивать. Единственное, что я могу разобрать, - ругательства, а также вопрос «кто?». Но я знаю от заключенных, с которыми мне приходилось общаться до моего ареста, что эти сеансы пыток проводятся не столько с целью получить реальную информацию, сколько с целью унизить и запугать.

Очень быстро крики палача заглушаются воплями заключенного, которые становятся невыносимыми. Я чувствую, как мое сердце начинает биться все сильнее, а страх парализует все тело. Именно эту цель они и преследуют.

Третий допрос. Несколько ударов, сопровождаемых оскорблениями, и мне дают понять, что больше у меня не будет переводчика.
- Расскажи мне все.
- Что вы хотите знать?
- Все! С самого начала… с самого твоего рождения.

Допрос заканчивается, когда входит какой-то мужчина с квадратным лицом, который говорит моему следователю, что меня надо «кончить». Его лицо выражает ненависть и гнев. С чего он вдруг так меня ненавидит? Я не могу не думать об удивительном контрасте между добротой и беспечностью жителей Дамаска и жестокостью и насилием, которые я сейчас наблюдаю. Это похоже на жуткую иллюстрацию к «Левиафану» Гоббса: никакого насилия на улицах, монополия на насилие - у государства…

Четвертый допрос состоялся на следующий день, в понедельник 11 апреля - последняя дата, которую я запомнил. Отсутствие дневного света и каких-либо временных ориентиров привели к ощущению полной остановки времени. Я пытался считать дни по числу завтраков, но вскоре сбился со счета.

Мой следователь встречает меня с извиняющейся улыбкой и объясняет, что больше никто не поднимет на меня руку. Он просит меня перевести ему заметки, которые я не успел стереть в компьютере и заканчивает свой допрос предложением «сотрудничества»: шпионить за моими сирийскими друзьями в обмен на вид на жительство и аккредитацию, оформленную по всем правилам.

… Дни и недели шли своим чередом, равно как и менялись заключенные, арестованные в результате рейдов, проведенных во время манифестаций. Становилось очевидно, что волны протестных настроений продолжают распространяться на другие кварталы Дамаска и на другие города. А они продолжали пытать людей, а затем выпускать их в среднем через 10 дней после ареста. Я старался общаться с заключенными, иногда с теми, кто разносил пищу или открывал дверь для вывода в туалет. У нас было всего несколько секунд, чтобы обменяться информацией. «Завтра, в пятницу, они должны очистить всю тюрьму». Но надежда быстро уступала место разочарованию. Тюрьма наполнялась новыми заключенными, да и прежние оставались на месте. Одной ночью, например, их набили по трое человек в камеры, размером 2 квадратных метра. Их пытали по очереди до тех пор, пока не изнемогали сами палачи. Я стараюсь вовлечь в разговор других заключенных, но они слишком избиты, чтобы поддержать беседу.

Я познакомился с Али, которому всего 21 год. Он был арестован за то, что хотел присутствовать на пятничной молитве (после пятничных молитв в Дамаске проходили массовые протестные акции против режима Башара Асада- Ред.), что запрещено воинскими правилами, особенно во время манифестаций. Накануне того дня, когда по моим расчетам заканчивалась вторая неделя моего заключения, Али начал уверять меня, будто он точно слышал, что нас должны освободить в течение 24 часов. Следующий день не принес никаких изменений, и в голосе Али появилось столько грусти и разочарования, что я не могу передать словами.

Необычное происшествие слегка взбудоражило центр заключения. После завтрака раздались чьи-то рыдания. Я смотрю украдкой и вижу, что это совсем молодой, лет 20, парень. Он плачет все сильнее и сильнее, зовет маму и умоляет Бога. Хотя надзиратели били заключенных по любому поводу, на этот раз, казалось, они не остались равнодушны. Спустя несколько часов они, не тронув его, попросили лишь плакать чуть тише. А плакал он три дня…

В один из вечеров появился необычный заключенный - у него не было камеры: он был приговорен к стоянию в течение трех суток, опустив глаза. Он так и простоял трое суток, в течение которых следователи и палачи пытались его сломить, но безуспешно. Как я понял, он был арестован за то, что у него нашли CD-диски, содержащие информацию, которую они расценили как подрыв существующего режима. Этот заключенный родом с севера страны, без сомнения, прибыл в Дамаск, чтобы передать эту информацию активистам интернет-сетей, которые являются посредниками между восставшими провинциальными городами и организациями по защите прав человека, а также зарубежными средствами массовой информации.

Обеспокоенный длительностью своего заключения, я решаюсь объявить голодовку. Тяжелый опыт - похожий на Рамадан. Правда, во время Рамадана можно поесть после захода солнца. Тем более, что приносимая еда совсем неплоха. Но к моему большому удивлению оказалось, наши тюремщики очень обеспокоены состоянием нашего здоровья: доктор приходил утром и вечером с чемоданчиком с медикаментами и лечил больных заключенных. Кроме того, тюремщики не решались прибегнуть к пыткам, чтобы силой прекратить голодовки. Казалось, что охранники попросту не обращают внимания на мою инициативу. Может быть, они уже знали, что наверху принято решение о моем завтрашнем освобождении.
Освобождение состоялось во вторник, 3 мая - в Международный день свободы прессы. Десятый год моей журналистской деятельности.

Источник: Халед Сид МОХАНД Le Monde
Перевел: Юрий АЛЕКСАНДРОВ
На фото: Халед Сид Моханд; в сирийской тюрьме.

03.06.2011

Электронная приемная Объединенной редакции ФСИН на портале "ЗАКОНИЯ"