«Наказывать, а не гладить»

«Безнаказанность преступников превращает государство в разбойничью шайку».
Блаженный Августин

Нужны ли в России правозащитники? Да, конечно, нужны! Кто бы спорил. Несправедливостей в стране творится достаточно. И не все, к сожалению, могут за себя постоять. Вот тут и выходят на сцену правозащитники, бескорыстно помогающие нуждающимся.

Но вот что интересно. Вокруг правозащитного движения расплодилось огромное количество правозащитников с, мягко говоря, подмоченной репутацией (будем дальше обозначать их в кавычках). Периодически становится известным, что то одного, то другого привлекают к уголовной ответственности за различные преступления. Особенно это заметно среди «правозащитников», занимающихся тюрьмами. Вот о них-то и хотелось бы немного поговорить.

Но давайте сначала разберемся с понятием «права человека» применительно к заключенным. Тут придется привести цитату. Популярная журналистка Юлия Латынина, которую трудно обвинить в особой любви к власти, в свое время писала: «… понятие «права человека» по сути своей противоположно понятиям «справедливости» и «закона». «Справедливость» – это когда вор сидит в тюрьме. «Права человека» – это когда вы защищаете того, кто сидит в тюрьме, и даже неприличным находите спрашивать, что именно он сделал, чтобы в тюрьму попасть. Тот, кто спрашивает, понятное дело: он кровавый палач, пособник ФСБ, ФБР или МОССАДа. Защита «прав человека» родилась в борьбе против тоталитарных режимов. (…) Но когда тоталитаризм кончился, то понятие «прав человека» устарело так же, как устарели другие великие понятия других эпох: например, понятие дворянской чести. Дворянская честь было великое понятие, и оно легло в основание европейской свободы, но было бы странно вызывать сейчас кого-то на дуэль за несмываемое оскорбление». Ну, что тут можно добавить?

Складывается, как уже сказано выше, такое неприятное ощущение, что наблюдать за соблюдением прав человека в тюрьмах в России почему-то в основном стремятся бывшие заключенные. В крайнем случае, родственники ныне сидящих. Родственники, правда, довольно часто заканчивают с «правозащитой», как только близкий им человек освобождается. Ну, оно понятно. Вот была в свое время на слуху некая «правозащитница! О, это просто «Пассионария» «правозащитного» движения. Долорес Ибаррури вместе с Анджелой Дэвис нервно курят в сторонке. Где бы что ни случилось – эта госпожа была тут как тут! Правда, она и сама имела какие-то, скажем мягко, неприятности с правоохранительными органами. И оба брата ее судимы, и гражданский муж тоже. Но вот, что интересно. Куда-то она вдруг пропала. То ли муж освободился, и стало не до «правозащитной» деятельности, то ли еще что. Видимо, как говорится, «мавр сделал свое дело» и, удовлетворенный, ушел.

Имели место случаи, когда представители некоторых НПО обещали доверчивым гражданам освободить их близких условно-досрочно, перевести в другие регионы, прекратить возбужденные уголовные дела. А за это с них брались деньги: с кого три тысячи долларов, с кого – пять. Не знаю, как кто, а лично у меня «правозащитники», отбывавшие срок за преступления, связанные с мошенничеством или изнасилованием несовершеннолетней (есть и такие!), или любыми другими общеуголовными преступлениями, как-то доверия не вызывают.

Минимальные стандартные правила ООН обращения с заключенными рекомендуют всемерно способствовать развитию общения между заключенными и гражданами, находящимися на воле. Но с кем? С лицами, имеющими незапятнанную репутацию! Если человек ранее судим, какая у него репутация? Незапятнанная?

***
В последнее время, в основном через Интернет, стала распространяться следующая информация: страхуйтесь, мол, господа заключенные от побоев со стороны сотрудников. И даже от смерти по их вине. В принципе, этот вопрос законодательно не урегулирован, так что страховаться, наверное, можно. Мне стало интересно, а как с этим обстоят дела за рубежом? Оказалось, что, например, в США (в оплоте демократии, кстати), попавшие за решетку теряют право на медицинское страхование по государственным программам. В некоторых штатах пошли еще дальше: в них страхование жизни заключенных вообще запрещено. Мой знакомый, работающий в одной из французских тюрем, вопросу по этому поводу сильно удивился. «Нет, – сказал он. – Никаких денег заключенным у нас за социальное страхование платить не надо. Что касается здоровья, то все они страхуются автоматически. А если кто-то из персонала попробует ввести какое-то дополнительное страхование чего бы то ни было, то это станет предметом рассмотрения в суде, поскольку тут, очевидно, замешана денежная составляющая. Если заключенного избили, или условия, в которых он содержится, являются унижающими человеческое достоинство, он может обратиться в суд. И получить компенсацию. И таких случаев немало. Ну и сам вопрос процедуры: как вообще застрахованный будет общаться в случае страхового случая со страховой компанией, как он будет доказывать, что именно страховой случай имел место и т.д.»

Один знакомый адвокат, усмехнувшись, выразился более определенно: «Это просто один из способов собрать деньги. А наступи этот самый страховой случай, выкручиваться будет сам заключенный, а вовсе не те, кто его страховали».

Предлагаемая через Интернет стоимость полиса составляет от 1 750 до 35 000 рублей. Полис можно приобрести у неких лиц. Возникает вопрос: сколько с этого имеют эти самые лица? Или они это делают бесплатно? Если «страховые агенты» за свои услуги денег не берут, то честь им и хвала. А если берут, то о какой «правозащите» (а это информация размещена на одном сильно «правозащитном» сайте) идет речь? Может, конечно, у них самые чистые побуждения, не знаю. Но что-то вот в этом деле настораживает.

На тему страхования заключенных от побоев и смерти по вине пенитенциарных сотрудников я поговорил с Алексеем Чубом, директором юридического департамента одной их крупнейших российских страховых компаний – «Страховой дом – ВСК». Вот, что он мне по этому поводу рассказал: «В свое время мы интересовались этой темой, но затем отказались от ее продвижения. Здесь очень много подводных камней. Во-первых, кто даст гарантию, что полученная заключенным травма нанесена ему вовсе не сотрудником, а, например, сокамерниками, которым он проиграл в карты? Доказать это все чрезвычайно сложно. Получить доступ к каким-то документам или опросить самого заключенного – нереально, поскольку имеются соответствующие режимные требования, ограничения и т.д., что, в общем-то, понятно. И кто будет обеспечивать сам процесс страхования? Сотрудники не имеют права этого делать, так как мы им должны платить (бесплатно никто работать не будет), а им, как и другим правоохранителям, запрещено заниматься какой-то дополнительной работой, кроме творческой или преподавательской. Ну, а во-вторых, и это очень важно, законодательно это все не урегулировано. Вот когда в Уголовно-исполнительном кодексе будет прописан соответствующий порядок (если будет, конечно), тогда имеет смысл об этом подумать».

***
Еще один больной вопрос – общественные наблюдательные комиссии (ОНК). В том, что они необходимы, с этим тоже никто не спорит. Но как происходит набор в ОНК, и кто в них попадает? Со стороны правозащитников часто можно слышать упреки в том, что, мол, ОНК заполонили бывшие сотрудники правоохранительных органов. Возможно, что действительно кое в каких ОНК их избыточно много. Они, утверждают некоторые представители общественности, изначально настроены на поддержку пенитенциарной администрации. Не знаю, возможно, такие случаи имеют место. Но с другой стороны, это опытные люди, которые сразу же могут отличить «потемкинские деревни» от существующей действительности. Тем не менее, вероятно, было бы правильным ограничить количество бывших сотрудников правоохранительных органов в деятельности ОНК, введя какой-то разумный процент.

В то же время, гораздо большее беспокойство вызывает тот факт, что в состав ОНК стараются проникнуть представители криминала. Как следует из письма председателя Общественного совета при ФСИН России режиссера Владимира Меньшова на имя председателя Государственной Думы, «членами общественных наблюдательных комиссий республик Башкортостан, Дагестан, Коми, Марий Эл, Алтайского и Краснодарского краев, Брянской, Воронежской, Ивановской, Иркутской, Кировской, Мурманской, Нижегородской, Омской, Ростовской, Тюменской  и Ульяновской областей и г. Санкт-Петербурга являются лица, ранее привлекавшиеся к уголовной либо административной ответственности, или имеющие родственников, отбывающих в настоящее время уголовные наказания». Доходит до того, что в одной из южных областей членом ОНК является не просто ранее судимый гражданин, а один из бывших лидеров организованной преступной группировки. Чего можно ждать от таких «контролеров»? Ответ, полагаю, ясен.

Почему криминалу так интересны места содержания под стражей и отбывания наказаний? Казалось бы, ну зачем им туда соваться и пытаться взять их под свой контроль? Ответ, как мне кажется, лежит на поверхности. Во-первых, пенитенциарные учреждения – это огромный рынок сбыта наркотиков, спиртного и других «запретных плодов», которые, как известно, «сладки». Во-вторых, это места, где рекрутируются «бойцы». Если мы хотим, чтобы российские тюрьмы стали наркопритонами и «школами мужества» для будущих активных членов преступного сообщества, то тогда – да, надо открыть дорогу в ИУ и СИЗО организованной преступности.

***
Доходит уже до того, что российские пенитенциарные учреждения обвиняют в том, что заключенных не докармливают, что условия содержания ужасающие, что повсюду процветает взяточничество и коррупция… Наверное, это где-то и есть. Только вот в каких масштабах? С чего бы вдруг в наших тюрьмах взяться «повальной коррупции»? Кто сидит-то? С кого брать? Подавляющее большинство российских заключенных – это маргиналы, многие из которых только в тюрьме и узнали, что такое стоматология. В свое время мне пришлось брать интервью у Георгия Сатарова, одного из самых авторитетных специалистов в области изучения коррупции. Вот, что он сказал по поводу коррупции в УИС: «По нашим данным эта система действительно очень далека от лидерства в коррупции, хотя по мелочам это, конечно, процветает».

Или взять те же условия содержания, особенно у несовершеннолетних. Мне приходилась бывать в западноевропейских тюрьмах. Стандартная обстановка в камере: кровать (как правило, двухэтажная), столик, стул, полка и шкаф. Все. Хочешь телевизор и холодильник? Без проблем: заплати, и все будет. Не можешь заплатить, довольствуйся тем, что есть. Аналогично, но чуть похуже, и в камерах для взрослых. И возьмите у нас. То ковры «малолеткам» на полу постелят, то компьютеры им поставят, то мягкую мебель… Я уж не говорю о питании: в детских домах и домах престарелых кормят хуже. Телевизоры и холодильники – это и не обсуждается! А разве в тюрьме должно быть лучше, чем на воле? А в чем тогда, собственно, состоит наказание? Только в ограничении права на передвижение? Но лишение свободы это не только «лишение свободы», это еще и расплата за содеянное. Как когда-то сказал экс-президент и нынешний премьер Д.А. Медведев, «цель уголовно-исполнительной системы – наказывать, а не гладить». И «репрессивное начало» в тюремной системе, по словам Д. Медведева, «должно быть сохранено».

***
Несколько лет назад бывший директор ФСИН России Ю.И. Калинин в одном из интервью выразился в том смысле, что, может, хватит нас контролировать, контролеров за тюрьмами и без того хватает: тут и прокуратура, и депутаты всех уровней, и Уполномоченный по правам человека, и международные структуры (тогда еще не было ОНК и общественных советов). Может, продолжил Калинин, было бы лучше, если свои немалые усилия некоторые из правозащитников сконцентрировали бы на социальной реабилитации и помощи освободившимся из мест лишения свободы?

Ведь что получается. Когда человек находится в заключении, кто только им не занимается! Тут и воспитатели с психологами, и юристы, и общественники. А вот освободился зек, и… никому он не нужен. Помощью и социальной реабилитацией после освобождения занимаются единицы, в основном, религиозные организации. Вот где широкое поле для деятельности всех тех, кто так заботится о том, чтобы соблюдались права человека. Помочь с работой, помочь с жильем, найти родных и близких, да мало ли что требуется освободившемуся! Но, по-видимому, это не столь интересно. Да и какой на этом пиар сделаешь? Не секрет, ведь, что рецидив (а он в России, как, впрочем, и за рубежом, очень высокий) не в последнюю очередь зависит и от того, как человек устроится в жизни после отсидки.

С помощью и защитой потерпевших та же история: по пальцам можно перечислить те организации, кто хоть как-то о них заботятся или стремятся помочь.

Так, может быть, надо не только контролировать, но и помогать в реальности? Глядишь, и тюремное население уменьшится, и рецидив снизится.

Помните, в свое время среди депутатов разных уровней было немало лиц в малиновых пиджаках с золотыми пуговицами и внешностью типичных «братков». Сейчас таких депутатов больше не видно. Законодательная власть, можно сказать, повзрослела. А вот среди «правозащитников», занимающихся в тюрьмах «защитой» неизвестно кого от неизвестно чего, таких пока еще хватает. Малиновых пиджаков они, правда, не носят, но внешность-то никуда не делась. Одна надежда, что со временем и гражданское общество тоже повзрослеет и избавится от подобных «правозащитников».

Виктор БОРОДИН

21.12.2012

Информационно-правовой портал «ЗАКОНИЯ»